Форум » Кто такие саами » Саамское племя » Ответить
Саамское племя
Вендрю: Саамское племя. Часть1 Никита Кравцов. Журнал «Вокруг света» №11, 1991 год - Почему ты называешь нас лапландцами? - спросила меня Метте Балловара, журналистка с Саамского радио в Карашоке. - Мы зовем себя «сами». - Просто потому, что так будет по-английски. А именно по-английски мы говорили с этой молодой симпатичной саамкой, которая, как я позже понял, немного знает еще французский и финский, не считая, естественно, норвежского. Я говорил ей о том, что в детстве читал сказки, из которых впервые узнал о Лапландии, полумифической стране где-то далеко на Севере, где всегда холодно, где снег и льды, где бродят олени и где живут люди, знакомые с колдовством... Метте внимательно слушала меня, приветливо улыбаясь и, видимо, стараясь понять, как я ощущаю себя здесь, как воспринимаю ее саму и всю окружающую обстановку. Но я еще сам пока многого не понимал, и многое хотел узнать. И мы говорили о норвежской Лапландии, и ее крошечной столице. Ее название саамы произносят сегодня на норвежский манер «Карашок», хотя даже наши карты придерживаются более правильного, саамского произношения «Карасйок» - правда, в зависимости от диалекта это может быть и «Карашйохка», и как-то еще. Почему же тогда Метте покоробило английское «Lapp» - «лапландец»? Что это - результат определенной культурной ассимиляции, с которой саамы смирились, но в то же время желания подчеркнуть свою самобытность? ...В Карашок мы приехали под вечер. На невысокие холмы, поросшие сосновым редколесьем, ложилась ночная темнота. Вокруг, не теснясь друг к другу, стояли аккуратные домики в один - два этажа, и не было видно ни души. Нас пригласили на ужин. Я немного задержался и один шел по дорожке среди черных елей. Вдруг сбоку, прямо в снегу я увидел свечи, которые обозначали в темноте еще одну дорожку, уходящую вправо, и делали атмосферу немного рождественской, немного таинственной. Тропа привела меня к массивной двери в землянку, которая возвышалась над снегом в виде огромного чума из дерева. Это был ресторан - за дверью свежий морозный воздух сменился теплом и уютом. Посреди зала полыхали высушенные березовые бруски, вспыхивая молниеносно, словно порох, и тут же выбрасывая ввысь, через круглое отверстие в конусе чума, снопы ярких искр. Вдоль стен по кругу шли деревянные скамьи, покрытые оленьими шкурами. А на них сидели люди, которые были одеты ярче, чем пылающий посредине огонь. С Метте я познакомился несколькими днями раньше, в Сванвике. Тогда она - в свитере и джинсах - выглядела вполне обычной западноевропейской девушкой. Сейчас я ее едва узнал. На ней, как и на других хозяевах - саамах, был красно - синий костюм с вышивками и медными брошами - трудно себе представить более яркий и в то же время более холодный - словно свет полуночного солнца - красный цвет. Даже красные бантики на ее голове, которые, как она объяснила, приходится носить, так как волосы уже «переросли» стрижку, но еще не слишком отросли, я было принял за часть ее костюма. - Вуоля, - сказала Метте, показывая на бокал с пивом. - Звучит почти как французское «voilа»! Улыбаясь, Метте начала знакомить меня с саамским языком и саамской кухней. Мы ели жареное оленье мясо, которое я принял вначале за говядину, бульон из оленины, который я бы уже ни с чем не спутал. На десерт подавали морошку. Когда-то она водилась и у нас. Известно, что Пушкин перед смертью просил дать ему этих ягод. Надо же, я впервые отведал их в Лапландии. Я, конечно, понимал, что этот ресторан, этот саамский ужин - стилизация, для туристов. Прощаясь с нами, саамские хозяева разъезжались не на оленях, а на «фордах» и «вольво». Единственное, кроме ресторана, здание в Карашоке, похожее на чум - столь же стилизованное и современное сооружение, - Саамский парламент. Ибо карашокские саамы живут в обычных - обычных для Норвегии, а для нас удивительно уютных, ухоженных и удобных домах. Я знал, что завтра Метте улетит в Осло на съезд норвежских журналистов, где ее не отличишь от таких же обычных западноевропейских женщин. А ее подруга и коллега Берит Нюстад, на которой в этот вечер было не только саамское платье, но такая же яркая красная шапочка, снизу покрытая вышитым орнаментом и чем - то напоминающая и капор, и поварской колпак одновременно, на следующий день выбежала мне навстречу из студии Саамского радио в «бананах» из ткани в горох и в модной футболке... Готовясь к поездке, я с интересом читал путевые заметки наших соотечественников, побывавших в Лапландии за сто лет до меня. Увы, такое представление о саамах, какое я нашел в книге Евгения Львова — «горсть вымирающих лопарей» - было и у меня, до поездки в этот край полуночного солнца. «Лопарей в старину, и не в далекую еще старину, считали за могучих чародеев и колдунов... - писал в 1913 году Сергей Дурылин. - Но, должно быть, не сумел лопский народ, при всем своем чародействе и могуществе, сделать самого простого: выколдовать для себя самого счастливую жизнь, - даже только сносную жизнь, потому что лопская жизнь и прежде и теперь - горький безнадежный труд... В истории, в прошлом, лопаря не притеснял только ленивый: единоплеменники, финны и карелы, оттесняли его на крайний унылый север, грабили его скандинавские и новгородские удальцы, обкладывали тяжелыми податями и норвежцы, в шведы, и русские, и часто все трое одновременно, печенегские монахи отбирали у него лучшие земли...» Но еще более интересно было находить в этих и подобных им заметках наблюдения, которые еще тогда, по-моему, говорили о том, что будущее этого народа не столь уж безрадостно. «Лопари и те все грамотны», - писал, например, Василий Немирович - Данченко в 70-е годы 19 века. А тот же Дурылин замечал: «Надо удивляться не тому, что лопари бедны, грязны, невежественны, слабы, что смертность среди них необыкновенно велика, а тому, что при всем этом они еще живут и не вымирают, и сохранили в своем народном характере много самых отрадных в добрых черт... Гостеприимство лопарей должно войти в пословицу. Добродушие их, незлобивость, готовность оказать бескорыстно всяческую услугу известны всякому, имевшему с ними дело...» Саамское племя. Часть2 Да, саамы не вымерли и сумели из «бедности, грязи, невежественности» подняться вровень с другими народами Западной Европы. Но прошлое оставило свои больные раны. 30 тысяч саамов живет ныне в Норвегии, 15 тысяч в Швеции, 5 тысяч в Финляндии, около 2 тысяч — в России. - Мы - народ, разделенный четырьмя границами, — говорил мне президент Саамского парламента, профессор финно-угорского языкознания Уле Хенрик Магга. - Этот район был богат пушниной, рыбой, рудой, запасами гидроэнергии. Но у нас все это отобрали. Мы думали, что Бог отнял у нас эти богатства, а берега рек завалил пустыми консервными банками. Теперь мы знаем: Бог здесь ни при чем. В середине нашего века саамы перестали быть «молчаливым» национальным меньшинством и начали все громче заявлять о своих исконных правах и выдвигать свои требования. - В Норвегии сегодня легче «выбить» деньги на ту или иную программу, если речь идет о саамском языке, — говорил мне Ян Терье Недеюрд, руководитель Саамского общества дружбы в Карашоке. Но за этим, похоже, часто стоит и стремление центрального правительства просто «откупиться» от народа, на который многие норвежцы привыкли смотреть с некоторым снисхождением, как на людей, не знающих, чего они хотят. - Часто говорят, что мы ничего не хотим, — продолжал Уле Хенрик Магга. - Мы же просто всегда хотели быть самими собой. Нас разделили не по нашей воле. И в нашей общеполитической программе есть такие слова: «Мы — один народ, и никакие границы не могут нас разделить»... Конечно, граница между Норвегией, Швецией и Финляндией весьма условна для тех, кто живет в этих странах. Большой участок дороги из Киркенеса в Карашок идет вдоль замерзшей реки, за которой Финляндия. Никаких пограничных столбов, тем более колючей проволоки. По другому берегу - тоже дорога. А по снегу, через реку - следы снегоходов. Но вот литературу на саамском языке, если не заплачен таможенный сбор - как, впрочем, и любой другой товар - через границу не пропускают. Экономическая граница существует и охраняется весьма строго. Но саамы считают, что вся Лапландия - их земля, а значит это — нарушение их прав. С границей на востоке - сложнее. Она далеко не формальная. И раз норвежские саамы не могут ее свободно пересекать в обе стороны и единого культурного пространства не получается, они решили приглашать своих соплеменников из - за советской границы к себе, чтобы хоть так сохранить язык и остатки национальной культуры, умирающей в России. В карашокской школе-интернате учатся сегодня девять детей из Ловозера, что в Мурманской области, своему родному языку, который они почти не знали. Ребятишки довольны. Они и не представляли раньше, что можно учиться и жить в таких условиях. И здесь, в Норвегии, они, наверное, впервые осознали себя саамами, а главное, что этого не стоит скрывать и стыдиться... Саамское племя. Часть 3 Но что такое ощущать себя саамом, быть «самим собой»? Конечно, это не только носить свой национальный костюм и говорить на своем языке. Народ, влившийся по крайней мере в трех странах в лоно мировой цивилизации, ощущает себя разделенным четырьмя границами, видит наступление той самой, «облагодетельствовавшей» его цивилизации на природу своего края и противопоставить этому может лишь свое особое мироощущение. Когда я был в Киркенесе, там шел процесс над саамом, который отказался служить в армии. «Те, кто придерживается нашего закона о неучастии саамов в военных действиях, подвергаются преследованию», — объяснил Магга. Но ведь достаточно было этому парню в Киркенесе сказать, что он — пацифист или что - то в этом роде, ему бы спокойно предоставили возможность проходить альтернативную службу — в Норвегии это нормальное явление. Но он отказывался идти в армию лишь потому, что он саам, и ради этого был готов предстать перед судом. Саамы хотят жить по своим законам. ...Когда от выбрасывающих в черное звездное небо снопы искр березовых брусков в ресторане стало уже жарко, а ужин подходил к концу, мне представили красивую, средних лет женщину, которую, если бы не ее костюм, встреть я ее в Москве, принял бы за администратора престижной гостиницы. Она оказалась известной саамской певицей. То, что она потом пела, я вряд ли спутаю с чем - то еще и забуду. Ее отчасти горловое пение, на первый взгляд использующее всего несколько нот, немного заунывное, но окрашенное столь же ярко, как и саамские костюмы, и наполненное невообразимым по широте набором эмоций, вместе с искрами возносилось в небо и летело над засыпающим городком к просторам заснеженных плоскогорий «видды», лесов и тундры. Йойк —вокальное искусство саамов в виде коротких песен — душа их культуры и традиций. Йойк дарят друг другу на праздник, поют как приветствие. Конечно, не каждый владеет искусством йойка — среди исполнителей есть свои знаменитости, например, Пьера Балто — кассеты с записями его пения я видел в нескольких магазинах Карашока. В Лапландии Балто — человек хорошо известный, но йойк не основное его занятие: он прежде всего руководитель телерадиоцентра в Карашоке. И это не случайно. Добившись в последние годы реализации многого: создания комиссии по правам саамов и даже своего собственного парламента, а вместе с этим и соответствующего жизненного уровня, саамы поняли: единственный путь сохраниться как народу в мире космополитичной цивилизации — это оберегать свою культуру и менталитет. Поэтому многие административные посты и занимают люди культуры... А как же знаменитые магия и колдовство? В карашокском музее мне показали шаманский бубен и камень для жертвоприношений. Сегодня они — лишь экспонаты под стеклом. Этот бубен, украшенный орнаментом, похожим на древние наскальные изображения, что находят в Финнмарке, я вспомнил, когда взглянул на подаренный мне саамский календарь с детскими рисунками, — старая магия, ее ритуалы сохранились как особое видение окружающего мира, которое, слава богу, не исчезло вместе с древними поверьями. Если, как писал Дурылин, колдовство не помогло саамам бороться за лучшую жизнь в прошлом, то сегодня надежд на магию еще меньше. Гораздо большего 2700 жителей Карашока, из которых 80 процентов составляют саамы, ждут ныне от современной технологии. В городке действует предприятие по изготовлению самого эффективного средства по снятию ржавчины — на него уже получен патент. Другое будет заниматься разработкой веществ, от ржавчины предохраняющих. Местные технологии в этой области — самые передовые в мире: заказы на продукцию карашокского завода поступили уже из США и ФРГ. Лишь десятая часть саамов ведет более или менее традиционный образ жизни —это так называемые «оленьи саамы», кочующие по «видде» со своими стадами. Хотя в Карашоке их доля еще выше — в оленеводстве заняты примерно полтысячи его жителей — у оленеводов побывать мне там не довелось. Но по дороге из Карашока в Лаксэльв я их видел. ...Из долины шоссе поднялось на плоскогорье, и вдруг из весны я вернулся в зиму. Солнце исчезло, над дорогой зависла серая пелена, из которой крупными хлопьями повалил снег. Асфальт замело, и лишь придорожные столбики, странно качавшиеся от ветра, и воткнутые рядом с ними высокие тонкие прутья, стоящие совершенно неподвижно, обозначали путь через абсолютно плоскую, бескрайнюю белую равнину. Как мираж, справа возникла такая же белая, как и все вокруг, кирха, возвышающаяся совершенно одиноко среди снежной пустыни. Ее неожиданное появление и такое же неожиданное исчезновение в белой мгле еще более усилило ощущение какой- о нереальности, создававшееся этими покачивающимися придорожными столбиками. И вдруг снова, как еще одно сказочное видение, появилось стадо оленей. У дороги, на площадке для отдыха стояла пара легковых автомобилей, жилой фургон - «караван», а в стороне, на просторах «видды», где бродили десятки, сотни животных, на мощных снегоходах «ямаха», своим ярким цветом выделявшихся на фоне белого снега, двигались вместе со стадом «кочевники» - саамы... Саамское племя. Часть 4 Честно говоря, многие из моих лапландских впечатлений смахивали на мираж. Когда я проснулся в весьма стандартной туристской гостинице и вышел уже на освещенные солнцем улицы Карашока, предыдущий вечер казался мне каким-то сном и оставлял все то же чувство нереальности. Городок выглядел вполне обыкновенно. Небольшая, современной архитектуры, кирха, бензоколонка «Мобил», несколько типовых кафе, в одном из которых официантка - норвежка не поняла моего саамского «спасибо», которому научила меня Метте, и удивленно вскинула на меня глаза, ставя на стол поднос с горячими вафлями. По улицам бегали дети в ярких куртках и джинсах. По шоссе неслись огромные трейлеры «скания» и желто-красные автобусы автотранспортной компании Финнмарка. И мне уже странно было видеть за рулем какой-нибудь «вольво» женщину в красной национальной шапке. И еще более странное ощущение охватило меня, когда я наблюдал за маленькой, совсем старой, со сморщенным лицом старушкой все в таком же красно - синем костюме, когда она шла с тележкой через зал карашокского супермаркета. Она подошла к груде бананов, выбрала гроздь, привычно положила на весы, около которых крутился я, не зная, как ими пользоваться. Из них, после нажатия нужной кнопки, появился чек, который она так же привычно налепила на пакет, куда уложила бананы. Потом, подойдя к другому прилавку, эта старушка, которая, я уверен, родилась в чуме и знала в детстве только одно мясо — оленину, один вид молока — оленье, один вид транспорта — оленью упряжку, положила в другой пакет несколько плодов киви... И вдруг рядом с ней, я, вполне современный, как мне раньше казалось, человек, житель огромного города, почувствовал себя самоедом, папуасом, бушменом, кем хотите, но никак не одним из тех представителей «высокоразвитого мира», которые из России приезжали в начале века в Лапландию и пытались сверху вниз смотреть на саамов, рассуждая о том, способны ли они выжить. И если в моих словах кто - то найдет иронию, то она адресована нам, нашим представлениям об окружающем мире и нашей отсталости, из-за которой мы, глядя на вполне нормальные для любого нормального человека вещи, чувствуем себя дикарями и при этом никак не хотим расставаться со своими иллюзиями. Когда я бродил по музею саамского искусства в Карашоке, то обратил внимание на скупость выразительных средств и в то же время эмоциональную глубину большинства картин. И на сюжеты — природа и человек в природе. Все — упрямые, скупые по языку, но богатые чувствами, не броские, но полные достоинства. Йойк в живописи. Во дворе музея стоит скульптура — своеобразные часы, символизирующие саамское представление о времени. - По - саамски время — «айги». Но это понятие шире, чем просто время, - объяснил мне экономический и административный директор выходящей в Карашоке газеты «Сами айги» Бьярне Стуре Якобсен. Кроме выполнения чисто информационных функций, его газета ставит перед собой и еще одну задачу — модернизировать саамский язык, чтобы сделать его средством современного общения, соответствующим запросам времени. Рассказывая мне это, Якобсен стоял в национальной вышитой рубахе у своего письменного стола, а за его спиной висел плакат организации американских индейцев, требующей защиты их прав. Похоже, действительно саамское время особое: оно сразу и в прошлом, и в настоящем... По музею саамского искусства нас водила художница Эва Айра, из Швеции. И костюм на ней был немного другой — преобладал синий цвет, но такой же яркий и холодный, как и красный в костюмах саамов норвежских. Меня не переставали поражать эти цвета — удивительно чистые и немного ледяные, словно снег. Но больше всего у этой женщины поразили меня глаза — зеленые и будто светящиеся каким-то таинственным внутренним светом. Глядя на нее, я вспомнил слова Василия Немировича - Данченко о красавицах, встречающихся среди лопарей: «блондинках с черными глазами и брюнетках со светлыми». Похоже, передо мной была одна из них. Прощаясь и благодаря за рассказ об искусстве ее народа, я не мог удержаться, чтобы не сказать, что, кроме музея, был еще восхищен цветом и красотой ее глаз. Художница заулыбалась, как всякая женщина, слушающая комплимент в свой адрес, а спустя несколько минут, когда мы уже выходили с выставки, переводчица Лейла Борген, которая оказалась свидетельницей нашего разговора, взяла меня под руку и тихо, чтобы никто не слышал, сказала: «Никита, я у нее уже спрашивала. Это — контактные линзы»... Помню, как Метте Балловара с гордостью рассказывала мне о своем костюме. Он очень дорогой, говорила она. Я позже убедился — за его стоимость молодая девушка, как она, могла бы накупить в здешних магазинах немало самых модных «шмоток». Но все время, где - то в глубине души, меня преследовал один вопрос — а не игра ли своего рода все это: костюмы, местный парламент, оборудованный по последнему слову техники и стилизованный под чум, магнитофонные кассеты с записями йойка? Не имитация ли это самобытности, скрывающая на самом деле ощущение некоторой приниженности по сравнению с господствующей культурой норвежцев, которые веками покровительственно, а может, и снисходительно относились к ним. Я долго стеснялся спросить Метте о главном. И все-таки решился. — Да, я горжусь тем, что я саамка, — просто и прямо ответила мне девушка. И даже если она и околдовала меня немного в тот вечер, пользуясь магическими навыками своих предков, я не мог сомневаться в искренности ее слов. Ибо если она меня и околдовала, то именно своей искренностью. - Всего этого мы добились лишь в последние несколько лет, — ответила мне Метте на мои слова о том, что сегодня саамам, наверное, грех жаловаться на свою судьбу. — И нам еще очень многое предстоит сделать. Что же еще надо этим людям? — думал я. Похоже, они хотят действительно только одного - быть самими собой... Никита Кривцов Журнал «Вокруг света» № 11, 1991 http://www.microskop.ru/norvegiya/312---1.html http://www.microskop.ru/norvegiya/313---2.html http://www.microskop.ru/norvegiya/314---3.html http://www.microskop.ru/norvegiya/315----4.html
Ответов - 0
полная версия страницы